1 В домике у моря Трубач смотрел на волны, они сегодня были Неспешными - не пенясь, сегодня отдыхали. О береге как будто на время позабыли - Без страсти, машинально на берег выбегали. Трубач, приметив это, игриво улыбнулся, Хотел о чем-то молвить вслух громко, но запнулся, И тут же оглянулся, чтоб “Люся!” - баритоном Шальным позвать - со взором, в луч солнечный вплетенным. И Люся появилась - неспешна, как волна, и Спросила: “Ты без шляпы зачем на солнцепеке Сидишь?” Потом вернулась, как будто вспоминая О чем-то, в дом. И снова придя, встав руки в боки С панамою подмышкой, примеривала взглядом На трубача панаму. “Побудь со мною рядом! Чего во мне жалеть-то!” - пропел трубач, но дама Панаму водрузила, сказав:”Носи панаму!” “Смотри, какие волны! Они опять другие! - Вчера казались быстры, сегодня тормознуты!” - Трубач промолвил гордо. “Хорошие такие!” - Любимая, ответив, на целую минуту Его поцеловала. Он таял от волненья И счастья, восхищаясь до слез, до опьяненья И запахом, и телом, и кожей, и губами Ее. И солнце пылко в лицо глядело даме. Они остановились. “Ты глянь - там серфингисты! Три дня мы здесь - впервые они нарисовались!” - Сказала Люся. “ Это есть женский почерк чистый: Я ей про жизнь, про волны, что все куда-то рвались Вчера, а нынче смирны. Болтаю, смысла ради, Она же замечает лишь мужиков на глади Морской!” - трубач шутливо повысил голос. “Милый, А может, это бабы в такт волнам что есть силы Там дрыгают на досках красивыми задами - Я для твоей утехи, мой дорогой, стараюсь!” Смеясь, сказала Люся, хитро сверкнув очами. “Тогда другое дело! Тогда я преклоняюсь Пред вашим, мем, талантом!” - трубач промолвил нежно. И снова стал серьезным. И обнял так прилежно, Что Люся задрожала, как будто испугалась Чего-то, и чтоб спрятать озноб, в него вся вжалась. “Эх, жаль не научился я на доске кататься! А как бы было зыко скользить по глади моря! - Трубач помог, отвлекши внимание, расстаться Любимой Люсе с дрожью. - Эх, жаль, какое горе!” Она заулыбалась. “Ты знаешь, я когда-то Спасателем работал. Ну я не помню даты - Из армии вернулся, консерваторский важный Экзамен сдал и к югу рванул с дружком в рай пляжный. Устроились работать спасателями. Денег Ведь не было. И главный спасатель - дядя Витя, Учил нас, что спасатель - есть жулик и бездельник, Но если люди тонут - умрите, но спасите, Особенно, когда на твоем участке тонет Какой-нибудь придурок - орет, хрипит иль стонет. Наука здесь такая: подплыл к нему поближе И оглушил ударом в скулу иль чуть повыше, Чтоб не мешал спасать и тебя на дно в припадке Не утащил от страха. А дальше взял за патлы И к берегу... Сначала все, вроде бы, в порядке На вверенном участке творилось, но вот падла Одна тонуть решила - заплыл за буй, собака, И видимо случилась с ним паники атака, Орет, хрипит и стонет. “Ну - с боевым крещеньем!” - Подумал я. - И в лодку под ложечкой со жженьем. Подплыл я, как учили. Оставил лодку где-то В трех метрах от придурка, чтоб он не попытался В беспамятстве мой ялик перевернуть, ведь это Случалось. Прыгнул в воду. Удар мой не удался И я попал бедняге в губу, разбив до крови. Тонувший испугался ужасно, поднял брови И наутек. В погоню я бросился, хватая За волосы, - клок вырвал, придурка настигая. Он закричал:”Спасите!” Я начал бить по шее, Он пробовал отбиться, но силы не хватило. В конце концов я в лодку втащил, словно в траншею, - Избитого, чумного, спасенного терпилу. С тех пор, как говорили, ходили слухи даже, Что никому не надо тонуть на нашем пляже, Спасатели тут - звери и бьют за это шибко! - Он вдруг застыл. - Не зря двор дразнил тебя “Улыбка”! Он вглядывался долго в лицо ее так пылко, Что Люся улыбалась еще сильней в смущеньи. Раздался звон - как будто упала где-то вилка. “Пойду-ка я - продолжу готовить угощенье! - Сказала, возвращаясь в дом, Люся. - Ты, любимый, Гляди на волны дальше, а то промчаться мимо! А если вдруг застонет на волнах серфингистка - Спаси ее, но только не бей, не надо риска.” Трубач остался с морем наедине. Сегодня Должны приехать гости - с женой друг и подруга С супругом. Добрый праздник, такой - как новогодний, Предчувствовало сердце. Точно сходила с круга Привычного на вечер - жизнь, полная движенья. И радость от общенья, от лучших душ сближенья Преображала время и то, что будет позже. Он ликовал по-детски всегда, хоть славно пожил. Ведь после нас на свете, он понял, остается Не звук трубы, не мебель, награды и приметы, А что трудом совместным сердечным создается - Иная степень чувства друг к другу, та, что нету Пока что на планете, но та, что достигали, Слагаясь, наши верность и пыл. Мы постигали Науку человечью - пристрастия друг к дружке, В труд превращая главный ремесла и пирушки… Она всегда умела готовить лучше многих. Так невзначай на кухне шедевры создавала. Он много блюд съел в жизни - и пышных, и убогих, Но Люсину готовку нутро не забывало. Хоть у нутра не много осталось нынче силы На страсть к чревоугодью. Но тут возобновило Оно уменье это, раз Люся была рядом. Как будто обернулась жизнь теплых волн каскадом. Вообще все чаще в эти дни трубачу казалось, Что вдруг сама природа решительно и нежно Приблизилась - так, словно спошлить не опасалась, - К гармонии, и это в их судьбах неизбежно. Как жаль, что так не долог сей миг существованья Гармонии и время стремиться к убыванью! А волны хорошели от плавного каскада. И сердце застучало до боли от досады. Но вспомнив то, что Люся здесь рядом со стряпнею, Не веря в этот праздник гармонии и чуда, Он встрепенулся гордо и побежал волною В дом, чтоб обнять и долго ласкать под звон посуды И бормотанье Люсю, чтоб больше не дрожала. Ту, что ему всей сутью своей принадлежала, Ту женщину, которой не быть его женою, Но с кем судьба связала гармонией земною. 2 там же с гостями Был вечер. Гости ели и пили. Было жарко На улице, где сели застольничать. И звезды Глядели чуть устало, как лев из зоопарка, На то, как люди смотрят на них. Приморский воздух, Вино и суть событья пьянили и дурили. Трубач следил за Люсей. Она болтала в хоре Веселых женщин, фоном для них звучало море. И мужики болтали, глотали и жевали. Но что-то оставалось несказанным - все знали. “Как хорошо, что, Люда, вы выбрались с ним вместе Сюда, - сказала Люсе друга жена на ухо, - Ведь все как быть - не знают, а сердце не на месте. А он с тобою рядом - орел!” И голос глухо Звуча, вдруг надорвался. Но женщина в улыбку Свой спрятала надрыв и старалась, видно, шибко. Трубач это заметил и показал язык ей. И друг, что слева, громко воскликнул:” Да, здесь зыко! Вы здорово, ребята придумали забраться Сюда и аж неделю жить в домике у моря!” “Шесть дней!” - трубач поправил. “Не мелочитесь, братцы, - Продолжил друг, - здесь сердце ликует на просторе!” Все будто разобрали назначенные роли. - И вот подруга робко вступила:” А гастроли? Где следущие будут?” Трубач в таком вопросе Нашел подвох. “Не будет гастролей впредь! Я бросил!” Он гордо засмеялся. Все гулко замолчали. Вовсю шумело море, как будто заглушая. И Люся улыбнулась. “Чего вы заскучали? - Сказал трубач. - А что там творится в мире?” “Ша, я Вам доложу!” - друг, веки поднявший, сигарету Засунув в зубы, счастлив тем, что он может эту Исправить сцену, начал рассказывать всем смачно, Что жизнь опять в России сложилась неудачно. Что не хватает снова какой-то важной доли В том, что творится в сердце страны, в ее устоях, Что больше предрассудкам привыкли верить что ли, И сами знать не смеем, чего Россия стоит. А ведь так просто, вроде, добавить благородства Да искренности в каждый жест, вместе побороться Всем за привычку делать добро, смягчая нравы. И как бы засверкала любимая держава! И Люся отозвалась вдруг:” Разве ж так возможно?! Для этого, наверно, менять сознанье нужно У многих, очень многих людей! Им будет сложно Понять - они привыкли душой лениться дружно, Не принимая эти премудрости от лени, И гордо отвергая попытки осмысленья Своих же неурядиц и мук, что душу травят! Нет, трудно мне представить, что кто-то нас исправит!” Но тут с женою друга случился приступ смеха. Чуть справившись с собою, она всем пояснила, Что вспомнила, как в школе был медосмотр - потеха: “Водили нас в диспансер. Меня там колотило, Поскольку дело было зимой, кругом был кафель Холодный и облезлый, шприцы в стеклянном шкафе. Последний кабинет был, сказал нам кто-то:” Будут Здесь брать мазок!” Ту сцену я вечно не забуду. Все поняли: из попы возьмут мазок лопаткой. Представилось, что тетка воткнет со стервы силой. Я, будучи девчонкой на пол мужской уж падкой В мечтах, по-детски робкой была еще и хилой, Хоть дело в старшем классе случилось... Самой первой Пошла я. Но, о ужас, столкнулась не со стервой Противной, а с холеным самцом в халате белом. Он отвернулся, к шкафу пойдя движеньем смелым И буркнул:” Подходите!” Вся съежившись, стянула Колготки я с трусами, задрав повыше юбку. Пошла к нему и раком там встала, хоть струхнула Так, что, наверно, попа вся покраснела. “Груб, как Зверь дикий, будет дядя!” - кошмарила себя я, И стыд и боль проникли в меня уже, пронзая. Но вдруг: “Мазок из горла!” - был голос с того света. “Наверно, раздеваться, - сказал он, - смысла нету!” Все засмеялись тихо, захохотали волны. “Так я к чему все это! - жена сказала друга, Продолжив. - Мы готовы всегда, и этим полны, К тому, что нас обидят повсюду там, где руку Приложит государство. Не государство даже, А, как сказать, - обычай, суть действий, что на страже Стоят, не приучая быть добрым без корысти. Мы потому в такую петлю все забрались и! Ну это ж просто дикость - когда в лечебном месте, Где каждого с усердьем должны ласкать и холить, Ужасно некомфортно и страшно. С детства вместе Мы к этому привыкли. Нас нужно всех уволить И новых, не привыкших к бардачности и злости, Набрать…” Она умолкла. “Вы ешьте больше, гости!” Сказал трубач, очнувшись. “Ой, чуть еще - я лопну!” Подруга пробасила. “А я вон рому хлопну!” - Продолжил муж подруги зачем-то тоже басом. И вдруг спросила Люся: “ Так тот мужик в халате - Не стал ли твоей позой он пользоваться, часом? И что потом с тобою он сделал в результате?” “ Тактично и не больно он взял мазок из горла. По-взрослому отнесся. Я вышла - и проперло Меня: я, сев, заржала, как лошадь, в коридоре И долго хохотала в девическом задоре.” “Вот видишь, - муж подруги сказал, - не всех нас надо Уволить! - жутко красный от рому иль от мысли. - У нас всегда за рюмкой мы спорим: “Чья вина то?!” И “Как нам все исправить?!” До дна себя изгрызли А может, просто нужно, чтоб все по-человечьи, Чтоб правила не волчьи внутри нас, а овечьи На век установились. И чтоб следить за этим Всем духом нашим общим, раз в мудрецы мы метим!” И долго все смеялись, глотали и жевали, Курили и гуляли, топча песок с оттяжкой. Трубач глядел на Люсю и пил, не уставая, Потом пошли купаться всей дружною компашкой. И волны набегали на их тела ночные. И время позабыло про все дела земные - И, будто задержалось, смотря на эти сцены, Как будто эти жизни прекрасны и бесценны. 3 как это было Они знакомы с детства. Была чуть младше Люся. Их двор был знаменитым, шпаны там было много. Трубач в компаньях шпанских своим слыл. С видом гуся Ходил он мимо окон однажды, недотрогу Одну из местных ярких надеясь после лета Увидеть. Встретил Люсю. “Ого, вместо скелета Теперь такая бикса! Во выросла!” - воскликнул Он, обращаясь к другу, что рядом был. Тот хмыкнул. А Люся улыбнулась. Потом они гуляли - Неделю, месяц, вместе обшарили всю местность. Потом у Люси мама ушла от папы, знали Все во дворе об этом. А Люся в неизвестность Взглянула ошалело, решив остаться с папой. А папа крепко запил, хоть был приличной шляпой. И как-то раз из дома Люся ушла, взрослея. Трубач не знал, что делать. Хирел, расставшись с нею. Он с самых младших классов трубою занимался. Родители отдали, а он косил сначала. Но в нем талант безмерный откуда-то вдруг взялся, Природа в нем, почуял он, что-то означала. Он издавал такие немыслимые звуки, И губы обучались так быстро всей науке, И ноты - так подвластны ему - слагались в чудо, Что он решил: другого знать ремесла не буду! Но как исчезла Люся, не радовала даже Труба. Он обыскался... Со скульптором беспутным Жила она в то время в гулявом бабьем раже. А скульптор увлечен был лишь пьянством беспробудным Да бабами. Девчонка ему поднадоела. И он стал грубым с Люсей... Трубач ворвался смело, Найдя, в квартиру. Люсю забрал с собой без крика. И скульптору дал в зубы, поранив руку дико. И вечером в подъезде впервые были вместе Трубач и Люся. Сердце ужасно колотилось. Но Люся, словно прежде с ним прожила лет двести, Так отдалась, что встреча их в счастье превратилась. И в этот день он понял, иль понял много позже, Что в этот день он понял, что лучше и дороже, Чем Люся впредь не будет ни женщины, ни чувства К возлюбленной. И это тоже его искусство! И Люся залетела. Он предлагал оставить Ребенка, но абортом закончились свиданья. Лишив себя ребенка, решила все расставить Иначе Люся с тягой привычной к расставанью. И трубача однажды, не мешкая, отвергла, Почуяла, что это нехорошо, но меркла В те годы ее совесть пред страстью и с угару. А может, уяснила, что ей трубач - не пара. Шли годы. Он вернулся из армии, закончил Учебу, стал известным артистом, знаменитым, Богатым, но без Люси не мог трубить он звонче, Чем сердце колотилось. И он не позабытым Был, хоть она замужней уж сделалась, - скучала По трубачу зачем-то. В коляске дочь качала И вспоминала в этот миг трубача к чему-то. И он, женившись, Люсю не сдал ни на минуту. И встретились обратно. И снова было счастье. И так вся жизнь промчалась. Встречались и таились. И Люся уходила. И снова возвращаться Ей приходилось робко. Сердца их не разбились. Трубач жены лишился, жена ушла к другому, Поскольку толпы женщины с ним шоркались. Для дома, Детей и мужа Люся жила и не роптала. Муж был упрям и беден, но Люся не устала. Трубач мечтал все годы, что, может быть, когда-то У них найдется время на домик свой у моря. Но Люся говорила: “Посмотрим…” виновато. И знал трубач, что это несбыточно. Но споря, С природой, в это верил. И ждал… И вот проснулся В обнимку с Люсей. Море шумело. Повернулся К окну в оцепененьи от ощущенья чуда Свершившегося. Будто теперь оно повсюду. Чуть шевельнулась Люся. “ Ты спишь?” “Я притворяюсь…” Ответил, промурлыкав, свернувшийся клубочек. “Как хорошо! - воскликнул трубач, шептать стараясь, Что впереди вся жизнь - ведь еще два дня, две ночи!” “Давай поспим подольше!” - обняв, сказала Люся. “Вот нам уже полтинник, - привстал трубач, - дивлюсь я: Ты стала еще краше, чем прежде, совершенней!” И Люся улыбнулась: “Я - символ пригрешений!” “Нет, нет, - затараторил трубач, - неутомимым Становится животным любой, теряя совесть. А ты вот утомилась от глупостей, любимым Навек став человеком. Длинней, чем наша повесть, Любовь продлится наша!” “Давай поспим, мой милый, - Сказала, поцелуем его остановила Без слез и дрожи Люся, - с утра уедут гости, Мы снова будем вместе звать волны и греть кости”. 4 мечта сбылась Он умер через месяц решительно и скромно, Не докучая близким, почуяв, что день, два - и Он превратиться в немощь. Все будут ждать и томно Вздыхать над ним: “Скорей бы”, от скорби уставая. Упал у туалета. Сын подбежал, пытаясь Поднять, но понял: мучить не надо, расставаясь, И подложил под тело отца лишь одеяло. Трубач, спустя часа два лишь выдохнул устало, Не удостоив вдохом вселенную отныне... Он год назад узнал о своей болячке - раке. Семь месяцев боролся, не допускал унынья. Весь химией измучен, не ник со смертью в драке. Но рак не истреблялся, распростроняясь пышно. И как-то раз: “Все, хватит!” - сказал он еле слышно. И занялся делами, все приводя в порядок, Чтоб никого не бросить из тех, кто был с ним рядом. И жил своей мечтою нахально, но смиренно: Уехать с Люсей к морю, хоть на одну неделю. Труба его, наверно, хотела выть сиреной, Но выла серенады так, что вокруг балдели. Он отработал много за предпоследний месяц Концертов, заработал в таком лихом замесе Последних денег кучу. Трубу отдал коллеге. Позвал на встречу Люсю, мечтая о побеге, И обо всем поведал, и попросил о счастье Предсмертном. И “ Посмотрим..” - в ответ сказала Люся. Не дернулся ни мускул - как будто нет напасти. “ Не бойся, не умру там!” - сказал он. “ Не боюсь я! - Ответила спокойно она и улыбнулась, - Но обещать не буду!” Ответив, отвернулась И быстро распрощалась. Но через день вальяжно Вдруг попросила мужа: “Пусти меня на пляжи!” “Чего ты вдруг решила? - не понял муж вопрос, но Опасность чуя шкурой в капризе этом, дольше, Чему нужно, не сводил взгляд с жены, вздыхая грозно. “Он умирает, слышишь, его не будет больше!”- Сказала так упрямо, играя желваками, Жена, что муж в смятеньи лишь сел, взмахнул руками. Но после полминуты ответил ей, как равный: “Слетай, конечно, если так нужно! Правда… Правда!” И вот трубач и Люся шесть дней делили счастье, Ведь жизнь дает порою нам больше, чем мечтаем, А смерть еще добавит… Купаться, пить, прощаться К ним приезжали гости, кем был он почитаем. И Люся отмечала в себе такую силу Любви, что даже крышу порой, как встарь, сносило. Но снова убеждалась: в мужья он не был годен, Он с детства был уж слишком масштабен, добр и моден! Но благодарность - чувство волшебное, пожалуй, - К мужчине, что так любит ее всю жизнь, как чайник, Была такой огромной, что Люся не дышала, Когда он что есть мочи ласкал ее ночами. Ей в пору разрыдаться, она ж была довольна Собою, улыбаясь почти бесперебойно. И лишь когда обратно неслись к аэропорту В такси, она зачем-то скривила кисло морду. Прощались у подъезда. Он проводил до самой Квартиры. Что им было теперь уже стесняться. Он вдруг сказал наглея, он снова был упрямый: “А помнишь, как с тобой мы хотели развлекаться, - И ролевые игры придумал я - убогий Пацан: ты - ученица, а я - учитель строгий И накажу за двойку. Ты форму раздобыла, А я нашел задачник, чтоб все в натуре было. И вот мы, вместо секса, всю ночь с тобой решали Задачи - попотели, но взяли интегралы…” Он замолчал. У Люси вдруг бредни замелькали В башке: “Забрать кусочек его себе, хоть малый…” “Ступай!” - сказал он твердо. Она заулыбалась, Но как-то криво - что-то в улыбке оборвалось. Трубач это заметил, и с радостью такою Ушел быстрей, игриво лишь помахав рукою. Она вошла в квартиру. Муж встретил ее смело. Она вцепилась в мужа и долго обнимала. Хоть ревностью сжигаем был муж: “Ты загорела! - Сказал, - и получшела, пусть отдыхала мало.” Лишь через день, не в силах уж справиться с собою, Спросил муж Люсю: “Как он?”, суп кушая с лапшою. Она плиту протерла, степенно повернулась, “Он похудел!” - сказала и горько улыбнулась.